В новейшей истории России создан знаменательный прецедент, политическая себестоимость которого будет прирастать по мере движения модернизационного процесса в стране. Глава государства не отстраняет, но отрешает от должности чиновника высшего разряда по мотивам личного недоверия. Правоприменительная практика, доселе не осуществлявщаяся, но отныне поставленная в повестку дня. А если принять во внимание, что «отрешенный» - не кто иной, как московский градоначальник, фигура почти ритуальная в традиционной российской табели о рангах, - станет понятным, что исключений для остальных не предвидится.
Кто бы и по каким меркам ни мерил Ю. М. Лужкова, ему стоять в истории Москвы «почти что рядом» с легендарной фигурой Ф. В. Ростопчина, городского головы допожарной Москвы и автором истребления её огнем. По грибоедовской фразе, однако, огонь этот «способствовал ей много к украшенью...». Крутенёк был Фёдор Васильевич. В нём, по свидетельству современников, обитали два ума… и один другому вредил. Оттого был он запальчив и мстителен, прибегал к насильственным, мало извинительным мерам. О себе же говаривал, что «сердцем прям, умом упрям, на деле молодец». Сам спалил, сам потом Москву и поднимал.
Мэр послесоветской Москвы, Ю. Лужков принял столицу – и это опять же факт – без руля и без ветрил. Все властные рычаги гришинской поры были безвозвратно утрачены. Огромный город был оккупирован бандитским капиталом, который в отсутствие законов – старые в одночасье истлели, а новые изобретались «к случаю» - ввёл свои понятия и уложения. Городским властям недвусмысленно предлагалось либо приспосабливать себя к этим понятиям, либо вступать в диалог с «калашниковым», с предвидимым исходом.
Любой другой городской голова на месте Лужкова был бы сметён как пушинка с ладони (недаром бежал с этой должности его недолговременный предшественник-профессор). Лужков же выбрал инвариант: оперативно отстроил властную вертикаль, сохраняющую остойчивость при любых действиях капитала. Для этого просто вмонтировал последний в государственную модель управления. Гигантские деньги стали вращаться в городском хозяйстве под легальным наглядом и при активном участии мэра. Москва стала мощным средоточием промышленно-экономического и финансово-кредитного капитала, создавшего для себя оазис-оффшор посреди разорённой страны. Капитала наглого и вызывающего по роскоши и бесстыдству, капитала, бросающего вызов стране и одновременно формирующего свои условия для комфортного проживания.
Но это одновременно требовало коренной ломки всего московского быта и московских традиций, несовместных с приоритетами нуворишей. Лужков скорее учуял, чем понял, что нельзя начинать такую ломку, имея за плечами нелепую явь бассейна в центре столицы с фантомом Дворца Советов, этого символа недостроя большевистской утопии. Совсем иное дело – возрождённые купола Храма Христа Спасителя. Новые хозяева жизни оказались не менее догадливыми, чем их госруководитель. Деньги нашлись, - и вскоре купола засияли. И над древней столицей, и над её начальной особой, воплотившей в себе разом и патриотизм, и меценатство. Москва врёмен второго Храма – это безусловное «ноу-хау» Лужкова, так же как и капитал, впряжённый в машину государственного управления.
Мэр обрёл новое качество: из крепкого хозяйственника он перешёл в категорию политических тяжеловесов с обретением статуса практической несменяемости. И действовать стал соответственно – с международным размахом и без оглядки на кого бы то ни было. Но случилась незадача: новое качество мэра не совпало с новым качеством политической власти в стране. Но власть оказалась милостива к авторитетному и отяжелённому годами чиновнику. Ему была дана альтернатива: уйти с видимым почётом, но по собственному желанию, либо лишённому всякого почёта – но уже волевым решением президента. Лужков явно недооценил потенциала президентской воли и сделал то, что многомудрый Талейран считал для государственного человека гораздо худшим, чем преступление. Он сделал ошибку. Президент создал прецедент.
Впрочем, след в след традиции российской власти. В 1883 году министр внутренних дел граф Игнатьев, опытный служака и дипломат, увидел перспективу для России в старинных формах русского самоуправления. Он подал вступившему на трон Александру III проект созыва всероссийского Земского Собора. Молодой царь выслушал верноподданного со вниманием, и на следующий день отправил ему собственноручную записку. Текст её вошёл в историю: «… Я пришел к убеждению, что вместе мы служить России не можем. Александр».
На новом повороте российской истории эти слова обрели новое звучание, но не утратили прежнего смысла.
